ДРЕВЛЕПРАВОСЛАВИЕ. Форум старообрядцев всех согласий

Свт.Григорий Богослов. О самом себе и о епископах<\/u><\/a>

Но я скажу о том, о чем хотел сказать, нисколько не боясь упреков, о том, что запрещено всем, и что я ненавижу более всего.
Я, конечно, не стану называть имен, чтобы не показалось, будто я открываю то, что должно быть скрыто
(я, кроме того, не о всех вспомню в одинаковой мере) — да не осмелятся мои уста зайти так далеко.

Кто для меня Троица?
Как соединяется Бог и как, напротив, разделяется, в то время как едина Его святость, природа, Единица и Троица?
Какова природа ангелов? какова природа двоякого мира и истинного предведения (
даже если многое не покажется правильным большинству людей)?
Каковы причины души и тела, Законов — первого и второго?
Что есть воплощение Того, Кто значительно превосходит умопостигаемые сущности?
Что есть смешение неравных природ для единой славы?
[Что есть] смерть [Христова] для воскресения и тем самым для неба?
Каково воскресение [мертвых] и каков Суд?
Какая жизнь ожидает праведников и какая грешников?
Почему все течет, скажи мне, и где останавливается?

Если тебе что-нибудь из этого открыто Духом — все ли, половина ли, та ли часть, которую позволяет [тебе знать] чистота твоего разума — не лишай меня этого!

Но если ты совершенно слеп, почему ты указываешь путь, когда сам лишен зрения?

О мрак тех, которые имеют своим учителем незрячего, чтобы упасть вместе с ним в яму неведения.

Эти — таковы (и они суть меньшее зло: потому что хотя неведение есть зло, но это меньшее зло).
Но что сказать, если вспомнить о плохих, так как есть, есть некоторые еще более дурные.

Злополучные, презренные игральные кости жизни; двусмысленные в делах веры;
почитающие законы временной выгоды, а не законы божественные.
Их слова, подобно Эврипу или гибким ветвям, колеблются вперед и назад.

Они — соблазн для женщин; они — отрава, приятная на вкус;
они — львы по отношению к более слабым, но псы по отношению к власть имущим;
они — хищники с прекрасным чутьем на всякое угощение;
они истирают пороги дверей власть имущих, но не пороги мудрых;
они думают только о своей выгоде, но не об общественной пользе, чтобы творить зло своим ближним.

Я могу рассказать и об их своего рода «мудрости», если позволите.

Один хвалится благородным происхождением, другой красноречием, третий богатством, четвертый семьей.
Те же, которые не имеют чем похвалиться, достигают известности благодаря испорченности.
Но «мудростью» является и вот что: не владея речью сами, они связывают с помощью закона язык тех, кто более красноречив.

И если бы была некая борьба с использованием глаз и рук, вы удалили бы также и их, мудрецы!
Разве это не очевидное насилие и не явный вред?! Кто потерпит все это?

Таинственная вещь: В то время как уже почти вся вселенная получила от Бога столь великое спасение, сколь недостойных предстоятелей мы имеем [в Церкви]!

Я буду кричать о правде, хотя она крайне неприятна.

Думаю, что играется некая прекрасная театральная сцена: сейчас [мы видим] маски, а потом [увидим истинные] лица.

Мне стыдно сказать, как обстоят дела, но я все же скажу.

Хотя мы поставлены быть учителями блага, мы являемся мастерской всех зол и наше молчание кричит (даже если будет казаться, что мы не говорим): «Лукавство стоит во главе; пусть никто не беспокоится об этом! Будьте дурными — это самое простое и лучшее».

Практическая деятельность становится законом.
Ведь если иной даже под влиянием учителей с трудом может обратиться к благу, то когда есть плохой пример, он пленен:
он словно поток, бегущий по склону.

Вот причина этого: говорят, что орел в лучах солнца премудро судит о зрении новорожденных птенцов: так он распознает, кто из них настоящий, а кто — нет. Одного выбрасывает вон, признавая себя родителем другого.

Мы же с легкостью поставляем на кафедру всех, если только они желают этого, делаем их начальниками над народом, и при этом не исследуем внимательно ни их настоящее, ни прошлое, ни деятельность, ни подготовку, ни круг знакомых — даже настолько, чтобы можно было распознать «звон этих монет» и то, очищены ли они огнем времени, — но поспешно [поставляем] тех, которые показались нам достойными престолов.

В самом деле, если мы знаем, что избранного власть в большинстве случаев делает хуже, то какой же благоразумный человек предложит того, кого не знает?

И если для меня столь великим трудом является окормление единственно своей души в житейских бурях, то как ты доверишь каждому встречному бразды правления столь великим народом, если только ты не хочешь потопить корабль?

И в то время как трудно добыть драгоценные камни, и не на всяком месте земли произрастают благовонные травы,
и тогда как в дурных клячах нет недостатка повсюду, чистокровных лошадей разводят в домах богачей,
— то почему предстоятеля находят с легкостью, да еще новичка, который не понес трудов.

О быстрая перемена нравов! О случайные повороты игры! О дело Божие, доверенное игральным костям!

Или: о комическая маска, одетая неожиданно на одного из самых скверных и ничтожных людей: и вот перед нами новый блюститель благочестия! Поистине велика благодать Духа, если среди пророков и дражайший Саул!

Вчера ты был среди мимов и театров (а что было, кроме театров, пусть разузнает кто-нибудь другой), сейчас же ты сам для нас необыкновенное зрелище.

Прежде ты был страстным любителем лошадей и посылал Богу пыль, как иной возносит молитвы и благочестивые мысли. Причиной этого бывали упавший возница или лошадь, которая пришла второй на бегах; тебя поражал легкий запах лошадей,
и ты был как сошедший с ума и неистовствующий.

Сейчас ты степенен, твой взгляд наполнен только кротостью (за исключением того, что втайне ты предан старой страсти, как, думаю, искривленный побег, который уклоняется от руки, стремящейся его выпрямить, и возвращается в первоначальное положение).

Вчера, ораторствуя, ты продавал судебные процессы, поворачивая то в одну, то в другую сторону все, что касается законов.
С помощью этого ты губил тех, кого должна была спасти справедливость, используя в качестве истинной меры большую мзду. Сейчас же ты внезапно стал мне судьей и как бы вторым Даниилом.

Вчера, когда ты судил меня с обнаженным мечом, ты сделал суд узаконенным вертепом разбойников, крадя, чиня насилие прежде всего против законов. Сегодня как же ты кроток! Никто одежду не меняет так легко, как ты свои нравы!

Вчера ты находился среди женоподобных танцовщиков, вместе с Лидийскими женами участвовал в непристойных плясках, выводил песни и гордился попойками. Сейчас ты блюститель целомудрия дев и замужних женщин.

Как подозрительна твоя благость, если учесть твои прежние привычки!
Вчера Симон Волхв, сегодня Симон Петр!
Ах какая быстрота: вместо лисы — лев!

Скажи мне, любезный, ты, бывший сборщиком податей или оставивший какую-нибудь должность в армии, как ты, будучи прежде бедным, а затем превзошедший Кира Мидийца72, или Креза, или Мидаса своими доходами (владея домом, который полон слез), проник в святилище и завладел престолом?

Как затем ты взял силой все и обладаешь этим? Как, наконец, ты захватил насильно и самые Божественные таинства,
на которые не должны даже смотреть те, кто не имеет еще достаточно продолжительной подготовки?

Тебя изменило крещение, которое является очищением?

Постой! Пусть это будет явлено!

Чему тут завидовать? Мне это только на пользу — дай только срок. Прошу тебя немного потерпеть с твоим желанием. И если сегодня, хотя ты очищен даром Божиим, ты по нерадивости выплескиваешь ту же самую грязь, поскольку остался ее источник, который выплескивает прежние пороки: ведь крещение не есть очищение характера человека, но очищение лишь того, что произрастает из его характера, тогда пусть станет ясным для тебя следующее: твое спасение прискорбно.

Может быть, кто-то скажет, что руки епископов и публичное провозглашение суть нечто подобное благодати крещения, вкупе со словами о нашем недостоинстве, которые мы возглашаем всенародно, и при этом сила очищения приписывается коленопреклонению и, конечно, властвующему Духу, — согласно суждению справедливых и мудрых епископов, которые, думаю, скорее готовы опозориться, чем украситься свойственным их сану блеском.

Ведь легче быть причастником зла, нежели блага!

А что моя мысль верна, узнаешь вот на основании чего: если освященное мясо прикоснется, по словам Михея, к какому-нибудь питью или еде, оно не освятит тем самым то, к чему прикоснется, тогда как чистое осквернится от прикосновения к нечистому. Поэтому божественный Павел, твердо убежденный в этом, когда в своем послании наставляет Тимофея, предписывает ему не возлагать поспешно руки ни на кого, чтобы так не запятнать себя, потому что нам достаточно своих грехов.

Допустим, если хочешь, что это аналогично крещению. Только кто поручится, если не будет доказано временем, что благодать очистила характер глубоко, а не поверхностно, как это бывает с красками, созданными на основе трав, или с блестящими вещами, красота которых смывается водой?

Допустим также, что епископство есть совершенное очищение. Высокое положение изменило тебя: я вижу ангела.
Верующий, уважающий те же законы, что и я, примет это с готовностью, потому что верит учению [Церкви].
Но тот, кто стоит вне [Церковной ограды], не знает, как иначе судить о благе веры, если [у священнослужителей] нет доброго имени: и хотя он не видит ни одного своего недостатка, он становится строгим обличителем твоих.

Как, скажи, мы убедим его составить о нас иное мнение, отличное от того, которое уже внушили ему своей жизнью?
Как заградим ему уста? И какими доводами? Ведь просто пренебречь такими упреками — не в моих правилах,
Согласно которым предстоятель — словно некая статуя — должен быть повсюду отшлифован, чтобы никто из народа не впал в соблазн.

И в том я соглашусь с тобой, что добрая слава делает благодать более действенной.
Все поражены тобой, и не касается тебя хула. Сразу после Илии — ты, если сказать торжественно.

Но почему ты восседаешь так высоко, если ты неискушен и невежествен в том, чем ревностно занимаются и к чему стремятся многие? [Я разумею добродетели, причем] я бы удивился, если бы это было предметом и твоих желаний, поскольку гордыня не позволяет тебе овладеть [ими], внушая тебе убеждение, что ты с легкостью обладаешь теми качествами, которых на самом деле не имеешь.

Но допустим, что это не так; но как ты сможешь избежать того, чтобы не выглядеть сразу и учеником, и учителем (то есть не «точить точащего», подобно клыкам свиней), хотя должно научать законам, прежде тщательно изучив их.

До какой же степени все перепуталось!

На каком основании наше учение оказывается столь дешевым?

Нет ни одного кулачного бойца, который прежде не научился бы обороняться и выбирать удобную позицию, ни бегуна, который не упражнялся бы в беге.

Кто, будучи в здравом рассудке, в один и тот же день стал бы вырезать флейту, учиться флейте и в игре на ней соревноваться?

Слыхано ли было когда-либо о каком-нибудь искусном художнике, который бы не смешивал множество видов красок?

Кто ораторствовал или же исцелял недуги прежде нежели изучил искусство произнесения речей или характер болезней?

Сколь малого бы стоили искусства, если, только захотев, можно было бы тотчас овладеть ими!

Но довольно всего лишь приказа, и предстоятель в один миг оказывается полным совершенством!
Это тот самый случай, когда говорят: «Сказано — сделано». Христос приказывает, и тварь — тут как тут!
Впрочем, об этом молчу.

Но как же ты можешь, взирая сверху вниз на того, кто остается служителем Божиим, раздуваться от спеси и стремиться к власти престола, вместо того, чтобы, пребывая на нем, содрогаться и трепетать от мысли, что ты пасешь волов, которые лучше своего волопаса?

Пер. А.Ястребова

Церковь и время, 2003, №1 (22)

Публикуется в сокращении