ДРЕВЛЕПРАВОСЛАВИЕ. Форум старообрядцев всех согласий

Авторитет официальной Церкви падал. Стрельцы не тронули патриарха Иоакима, хотя знали о его роли среди "изменников". Они просто лишили патриарха "караула" для расправы со староверами, зажигательные речи которых все более возбуждали Москву против никонианских церковных властей.
Вспыхнувший в Москве бунт поборников старой веры был подавлен 5 июля 1682 г...Савва пишет, что не только князь Иван Хованский, поставленный Софьей во главе Стрелецкого приказа, но даже царица Наталья Кирилловна поддерживала связь со староверами, предупреждая их о "дьявольском вымысле" царевны (которую мать Петра, оправдывая свою кличку "Медведица", ненавидела с лютостью). Оба историка событий сходятся на том, что действия Софьи в этот критический для официальной Церкви момент продемонстрировали ее незаурядные политические таланты.
Прежде всего, царевна предложила патриарху устроить "прения" во дворце, в Грановитой палате, а не на Лобном месте или в патриарших хоромах, где Иоаким легко мог стать жертвой фанатиков. Получив сообщение, что стрельцы готовы поддержать староверов, она сумела провести совещание с частью стрелецких выборных и установить, что слух сильно преувеличен, что большинство служивых безразлично к пропаганде вождей староверов.
Драматическая сцена разыгралась в тот день в царском совете. Здесь было объявлено тайное "доношение", чтобы цари и члены царской семьи не ходили с патриархом и церковными властями в Грановитую палату, "а если пойдут, то им от народа не быть живым!" Софья, разгадав, сколь выгоден этот слух староверам, проявила "велие дерзновение" и заявила: "Если и так, то будь Божья воля; однако не оставлю я святой Церкви и ее пастыря, пойду туда". Она увлекла за собой прославленную набожностью и меценатством тетку — царевну Татьяну Михайловну, сестру — царевну Марию Алексеевну, и даже царицу Наталью Кирилловну, цеплявшуюся за любую видимость власти.
На пути Софьи встали перепуганные бояре, узнавшие, что если царевна выступит на защиту патриарха, то подвергнет опасности не только свою жизнь: побиты будут и царедворцы, как это уже было недавно в дни взятия Кремля восставшими. "Ужаса смертного исполненные" бояре умоляли Софью Алексеевну, "дабы она, великая государыня, с патриархом и властями в Грановитую палату идти Не изволила и себя бы и их от напрасной смерти освободила".
Но Софья, "ни мало прошению их внимая", двинулась в Грановитую палату сама и повелела звать патриарха, указав ему безопасный путь по внутренней дворцовой лестнице. В отличие от перепуганных царедворцев и узколобых интриганов, вроде Хованского и царицы Натальи Кирилловны, Софья Алексеевна понимала, чем грозит правительству разрушение церковной иерархии. Но преодолеть страх и выступить на защиту патриарха было мало. Следовало сокрушить мощное движение старообрядцев.
Кремль был заполнен толпами народа, приведенными на "прения о вере" зажигательными речами гонимых приверженцев старины. Софья знала, что большинство собравшихся не разбирается в богословских разногласиях, но все ждут крупных событии. В состязании за "правую веру" на площади старообрядцы имели бесспорное преимущество: тесная связь с "мужиками" сделала их настоящими народными трибунами.
Лишая народ зрелища, Софья Алексеевна оставляла собравшимся ощущение причастности к важнейшему для государства делу. По площади от патриарших палат на Красное крыльцо двинулась внушительная процессия во главе со знаменитым книголюбом архиепископом Афанасием Холмогорским. Московские священники и монахи торжественно несли во дворец "множество древних книг" — материалов для предстоящего спора. Внимание многих из собравшихся было переключено со стихийного возмущения против церковных иерархов на интерес к столь основательно приготовляемой полемике.
Тем временем патриарх Иоаким и его приближенные из числа высших церковных чиновников пробрались во дворец скрытыми переходами, и Софья Алексеевна "начала со святейшим патриархом и со всеми властями об укрощении возсвирепевшего народа советоваться". План поведения в Грановитой палате был составлен, но чуть не сорвался в самом начале. Вбежавший в Переднюю палату князь Иван Хованский "сказал, что народ зело кричит, и просят" патриарха с архиереями немедля выйти "ради веры состязания".
"Они того ожидают, — говорил боярин Иоакиму, -— а государям они ради их государских младых лет там с тобой быть не хотят. И государям он, князь Иван, доносил: если патриарх от вас, государей, к народу, его ожидающему, на площадь с властями вскоре не пойдет, то народ как и прежде к ним, государям, в Верх хочет идти с оружием, патриарха и всего освященного чина на убиение". Если же патриарх откажется, говорил перепуганный боярин, "тогда опасен он, чтоб и им, государям, от свирепства народного чего не учинилось, и от того бы боярам напрасно не быть побитым!"
Бояре перепугались, но Иоаким наотрез отказался без царей идти к народу. Это был момент смертельной опасности для официальной Церкви и, возможно, для всех "верхов". Медведев справедливо указывает, что, уклонись тогда Иоаким от "прения" с вождями староверов, и "не только святейший патриарх с властями в тот день от свирепого народа были побиты, но и все бы священного чина были смерти преданы". Уже среди видных деятелей государства "страх смертный от народной дерзости... и здравые умы поколебал", но Софья Алексеевна вновь спасла положение.
Ободрив патриарха и церковные власти краткой энергичной речью, она заявила боярам, что Бог призывает всех, церковных и светских властителей, "стать единодушно друг за друга". Она сама, без царей двинулась в Грановитую палату, говоря, что "готова душу свою днесь без всякого страха положить;... и если кто со мною хочет идти — тот мне да последует!" Староверам было объявлено, что их хотят выслушать во дворце царевны, которым "на площади быть зело зазорно"; состоится, дескать, еще не собор, а слушание челобитной вождей раскола.
Уповая обратить царевен в свою веру, те покинули собравшийся в Кремле народ и пошли во дворец, сделав решающий шаг к собственной гибели. "Не ходите в палату, — кричали староверам из толпы, — если пойдете, худо будет, обманут вас там лукавством своим!" Действительно, как только раскольничьи полемисты были отделены стрелецким караулом от толпы, на них кинулись из засады до 300 приходских священников. Завязалась драка — ее прекратили стрельцы, избив немало попов. Царевна, наблюдавшая сцену из окна, утвердилась в мысли, что ключом к решению проблемы является именно настроение служивых, желающих постоять за правду и порядок.
Софья села на царский трон, а на второй трон посадила тетку свою царевну Татьяну. Перед ней, в креслах, заняли места царица Наталья, царевна Мария и патриарх Иоаким. Ниже, "по степеням", разместились 8 митрополитов, 5 архиепископов и 2 епископа. Чинно расставила царевна остальных духовных лиц, бояр и других придворных (побоявшихся потерять честь, оставив царскую семью). Специальное место отвела она выборным людям "из солдатского, и пушкарского, и стрелецких всех полков", которые в результате восстания получили доступ в царскую Думу.
Лишь после того как все причтенные к Думе и освященному собору заняли свои места, в палату были допущены представители староверов. Те тоже старались придать себе внушительности, неся в руках древние книги и иконы, аналои и свечи. Но контраст был разителен. На фоне блистающего драгоценностями, чинно выстроившегося двора сгрудившиеся в центре палаты "ревнители древнего благочестия" выглядели убогими оборванцами, "грубыми мужиками".
Софья Алексеевна, отбросив формальности, согласно которым говорить с посторонними члены царской семьи должны были через придворных, немедленно перешла в наступление, использовав временное замешательство старообрядцев, чтобы навязать им свою игру. Она спросила "оных раскольников", чего ради они так невежливо и необычно, с таким дерзновением и наглостью пришли к царскому величеству в палаты, как к иноверным и Бога не знающим? Как без царского повеления и патриаршего благословения они по московским улицам и ныне в Кремле прелести своей раскольничей учить смели и простой народ возмутили?
Староверы попались на удочку прилежной ученице Симеона Полоцкого и своим ответом противопоставили себя всем присутствующим. Они сказали, что "пришли веру утвердить старую, ибо ныне у вас принята вера новая, и вы все в новой вере пребываете, в ней же невозможно спастись, и надобно старую!"
Софья немедля нанесла рассчитанный удар. "Что есть вера? И какая старая и новая?!" — спросила она, повергнув оппонентов в замешательство — ведь разногласия касались главным образом церковных обрядов, а не догматов. Староверы не были подготовлены к богословскому диспуту в стиле западноевропейских схоластов. Использовав их колебания, царевна вновь спросила: "Почему в таком великом деле нет с вами ни одного знатного в Российском государстве человека ни из какого чина?" — Тем временем сторонники старой веры выдвинули из своей среды оратора, способного вести спор с царевной, — яркого полемиста и писателя Никиту (прозванного врагами "Пустосвят").
Иоаким готовился к спору с ним основательно. Работавшие на патриарха книжники составили ему письменный ответ Никите, отпечатанный ночью в 160 экземплярах[29]. Публичное чтение этих "тетрадей" среди симпатизировавших староверам москвичей не удалось: бедного попа, который распространял патриарший опус, чуть не побили камнями, так что товарищи Никиты вынуждены были заступиться за него. В Грановитой палате Никита не дал патриарху воспользоваться домашней заготовкой, построив свое обличение по-новому. Видя, что Иоаким затрудняется отвечать, в спор вмешался Афанасий Холмогорский, но староверы заметили: "Что ты, нога, выше головы становишься?!"
Однако Софья не была бы политиком, если бы не умела заблаговременно собрать сведения о противнике. Она указала, что Никита неоднократно переходил от официальной Церкви к расколу и обратно, что он давно отлучен и проклят освященным собором, и запретила ему говорить. Принудив растерянных староверов к молчанию, Софья Алексеевна вновь спросила их: "По что приидоша?" В молчании те лишь смогли подать ей написанную заранее челобитную, которую царевна и велела кому-то из придворных читать. "Прения о вере" весьма успешно обращались Софьей в рассмотрение властями жалобы подданных.
Староверы никак не могли добиться обострения ситуации, чтобы пустить в дело главную силу — собравшиеся в Кремле народные толпы, представ в качестве оскорбляемых борцов за справедливость перед стрельцами, и привлечь их на свою сторону. Это прекрасно понял Никита: криком он принялся вызывать на спор патриарха и освященный собор. Против Никиты выступил архиепископ Афанасий; оба начетчика схватились за грудки. Момент, однако, был совсем не подходящий: ведь чтение челобитной началось по общему согласию сторон. Да и в глазах полковых выборных, которым главным образом и адресовался эффект осуществляемой Софьей постановки, староверы успели уже много потерять.
Видя столь откровенное нарушение порядка, один из выборных отбросил Никиту от Афанасия, но сам попал в толпу раскольников; они, скрежеща зубами, "того выборного человека на кулаках пренесоша". Многократные призывы Софьи Алексеевны к порядку тонули в криках староверов. Тогда царевна перешла к следующему номеру своей программы, двинув вперед патриарха.
Вооруженный древним Евангелием и греческим манускриптом, Иоаким стал говорить стоящим близ него (а в основном стрельцам), что "всуе они возмутители безумствуют и тако велие смущение воздвигоша на святую Церковь!". Патриарх обращал внимание на "буйство и грубость'' оппонентов, ссылался на авторитет "прежних патриархов" и уверял, что его Церковь очень любит старые книги. Благоразумно не вдаваясь в детали, Иоаким указывал на многочисленные образцы этих "старых книг", содержащих якобы полнейшее опровержение раскольников. Наконец, он льстил самолюбию выборных, признавая их своими судьями, и выражал неуклонную готовность принять раны и смерть. Иоаким произнес хорошо продуманную речь, что неудивительно, учитывая, что его выступления писал такой выдающийся литератор, как Карион Истомин.
Речь достигла цели, заставив многих присутствующих умилиться, "видя крайнего своего архиерея такие слова болезненные со многими слезами произносящего". Староверы в ответ еще громче закричали, поднимая руки со сложенными двумя перстами, и отчасти уже приблизились к цели, вызвав волнение народа на соборной площади. В этот момент Софья Алексеевна, залившись слезами, вместе с царевнами и царицей Натальей сошла с трона и обратилась "ко всем, наипаче же к служивым выборным стрелецким людем", уверяя, что бесчинства "невегласов-мужиков" в столь высоком месте позорят весь царский род.
Царевна льстила служивым, говоря, что они царские "верные слуги, и оборонители святой православной веры, и Церкви святой, и всего нашего государства", что ныне и присно они служат при самом Государевом дворе. "А мы такой хулы не можем слышать, что отец наш и брат (цари Алексей и Федор. — А. Б.) еретики, — пойдем все из царства вон!" Плач царевны был направлен в самое больное место "надворной пехоты", считавшей себя гарантом стабильности в государстве.
И если так, говорила Софья сквозь слезы, "то что таким невеждам попускаете? Что их от такого мятежа не унимаете?" Мы не можем жить в подобном порабощении, лучше вместе уйдем в иные грады, о таком непослушании и разорении народу всему возвещать. Эта замаскированная слезами угроза также не укрылась от выборных. Их ответная речь показала, что служивые сделали ставку.
Представители стрельцов, солдат и пушкарей были удовлетворены оценкой их роли в государственных делах и обещали Софье "по указу вашему творити все". Только сегодня, сказали они царевне, сами видите, собралось много возмущенного народа; надо, по возможности, "день той препровадити", а то как бы самим не пострадать. А что вам с царями идти из столицы, отметили выборные в заключение, то этого не будет.
Раздался, правда, и другой возглас: "Пора, государыня, давно вам в монастырь; полно царством мутить; нам бы здоровы государи были, а без вас место пусто не будет!" Однако большинство служивых такой поворот дела не поддержало. Восставшие вовсе не собирались утратить возможность проводить важные для себя решения именем государей с помощью мудрой и милосердной царевны.
Плач царевен и бурная сцена "умоления" их чиновниками двора не покидать прении, а главное — твердая позиция стрельцов помогли частично разрядить ситуацию в Грановитой палате. Царица Наталья Кирилловна удалилась, но Софья осталась и постаралась смягчить обстановку. Чтение старообрядческой челобитной возобновилось. До самой вечерни царевна удерживала "прения" в русле схоластической дискуссии.
Стоявшая весь день на площади толпа устала. Наконец, под предлогом вечерней молитвы, Софья Алексеевна распустила собрание, возвестив "раскольникам, что указ им будет государский во иной день". "Идите же с миром", — возвестила царевна и сама покинула палату в окружении патриарха и архиереев. Уверенные, что "препрели" своих противников, староверы двинулись из Кремля с криком: "Победихом! Победихом!" Они были уже политическими мертвецами.
Через несколько часов, как только стихийные митинги староверов утихли и народ рассеялся, Софья отдала приказ выборным всех полков схватить зачинщиков "бунта": "Не променяйте вы нас и Всероссийское государство на шестерых чернецов и не дайте в поругание святейшего патриарха и потом всего освященного собора!'' Чтобы выборные не колебались, царевна щедро одарила их чинами и деньгами, а служивым попроще велела выкатить из погребов заветные бочки. "Дворяне и вся надворная пехота великих государей! — кричали у дворца. — Царя государи жалуют вас погребом!"
Потоки пива и меда залили остававшиеся в служивых сомнения. "Чего нам больше жалованья от великих государей? -— говорили стрельцы и солдаты. — Чем нас великие государи не пожаловали?!" Староверов перехватали поодиночке без значительного сопротивления, которое не могли оказать вооруженной силе разрозненные группы их ближайших сторонников. Никита был казнен, его товарищи пытаны и брошены в заточение по разным монастырям.
Правда, попытка арестовать сторонников старой веры из самих стрельцов не удалась: царевне пришлось лично вернуть им оружие и жалованные грамоты. Но бунт был подавлен.

(Андрей Петрович Богданов. РУССКИЕ ПАТРИАРХИ: 1589- 1700 гг. Московское восстание)

http://krotov.info/history/17/1/bogdanov_09.htm<\/u><\/a>